Родился 16 августа 1891 г. в селе Старый Пыхарь, Пошехонского уезда, Ярославской губернии. Российской Империи. В семье священнослужителя, а позднее учителя высококлассной школы. 11 братьев и сестер. 4 ребенок в семье.
В начальную школу поступил сразу во второй класс, так как умел читать и писать. В 1902 году поступил в Пошехонское духовное училище, где учился четыре года. По окончании курса в духовном училище в 1906 г. поступил в Ярославскую духовную семинарию. Которую закончил в 1912 году. В этом же 1912 году поступил в Московскую духовную академию на литературно-философское отделение. Окончил в 1916 году (Диплом №542).
По окончании училища ушел добровольцем на фронт 1-й Мировой (Великой) Войны. Прапорщик артиллерии, должность командир взвода. Демобилизован в 1918 г. В армии с 5 июля 1916 г по 7 января 1918 г. На фронте получил контузию и суставной ревматизм.
Участник гражданской войны 1918-1919 гг. Но по болезни был комиссован.
С 2 января 1919 г по 1 сентября 1921 г учитель в Адриановской школе, Пошехоно-Володарского уезда, Ярославской губернии.
С 1 сентября 1921 г . по 1 ноября 1922 г учитель в Козловской школе 1-й ступени, Пошехоно-Володарского уезда, Ярославской губернии.
С 1 ноября 1922 г по 1 марта 1926 г статистик, в Пошехоно-Володарском Статбюро, Пошехоно-Володарского уезда, Ярославской губернии.
С 1 октября 1926 г по 1 ноября 1927 г учитель русского языка и литературы в Борисоглебском сельскохозяйственном техникуме, Борисоглебского уезда, Ярославской губернии.
С 1 ноября 1927 г по 15 августа 1930 г учитель русского языка и литературы в Школе ФЗУ “Заря социализма”, Ярославский уезд. г. Ярославль.
С 15 августа 1930 г по 18 августа 1933 г учитель русского языка и литературы в Школе ФЗУ и Техникуме при Автозаводе №3, г. Ярославль.
С 23 августа 1933 г по 1 ноября 1934 г учитель русского языка и литературы и директор Сопелковской неполной средней школы, Ярославский район, Ярославской области.
С 1 ноября 1934 г по 20 августа 1935 г учитель русского языка и литературы в Григоревской неполной средней школе, Ярославский район, Ярославской области.
С 20 августа 1935 г по 15 августа 1937 г учитель русского языка и литературы в 41-ой средней школе г. Ярославля.
С 7 сентября 1937 г по 25 августа 1940 г учитель русского языка и литературы в Ярополецкой средней школе, Волоколамского района, Московской области.
С 25 августа 1940 г по 23 августа 1941 г учитель русского языка и литературы в Стахановской средней школе, Раменского района, Московской области.
С 23 августа 1941 г по 15 октября 1941 г учитель русского и литературы, завуч в Дергаевской неполной средней школе, Раменского района, Московской области.
С 15 октября 1941 г ушел добровольцем на фронт. Но по состоянию здоровья комиссован в феврале 1942 г. В действующей армии в гвардейских частях с 18 октября 1941 г по 10 февраля 1942 г. Командир взвода. Позже призывался еще не сколько раз, но был признан не годным к строевой службе.
С 25 августа 1940 г по май 1949 г учитель русского языка и литературы в Стахановской средней школе, Раменского района, Московской области. Классный руководитель 10Б класса 1948 г. выпуска.
Из воспоминаний выпускницы 10Б 1948 г Гордой Светланы Владимировны.
“…Из коридора доносится звонок. Григорий Сергеевич останавливает возню и разговоры возле себя и поднимает ладонь успокаивая нас:
-Кажется, звонок? Займёмся литературой! Садитесь! Все вопросы оставим на свободное время…Что вы, друзья, готовили к уроку?
Невысокий, худой, светлые живые глаза на бледной лице, редкие с проседью рыжие кудри…Он мгновенно краснел – от смеха или гнева на нас. И была у него забавная манера: когда доймут его ребята вопросами или разговорами на переменке, он задержит в себе острый ответ и отлаживает ладонью отсутствующие у него – усы и бороду. Нет их у него, а Григорий Сергеевич вроде бы соберёт их в кулак и гладит. И краснеет, и молчит, а глаза хитро смеются…Но мог бы и едко ответить, потому что разрешает и нам свободно с собой разговаривать, чем и балует нас.
По школьному коридору ходил он немного боком, осторожно, не торопясь войдя в класс, быстро глянув острыми умными глазами сквозь пенсне, сразу понимал наше настроение. Когда он называл нас дорогим словом “друзья”, учитель не лукавил – он, несомненно, любил своих учеников, ставших на его глазах взрослыми и непокорными, он учил нас в 8-ом,9-ом и 10-ом. Он был привязан к нам, все мы заменяли ему – одинокому старику, каким он нам тогда казался, семью. Григорий Сергеевич был с нами и строг, и насмешлив, а порой – даже резок с нами…И всё равно в любом случае мы бежали к нему -“Поговорить надо, Григорий Сергеевич!”
Вот таков был наш Григорий, иной раз похожий на умного рыжего лиса.
Сегодня на уроке литературы мы “обсуждаем” Постановление ЦК ВКПб “О журналах “Звезда” и “Ленинград” и доклад А.А. Жданова о них же. На парте у каждого из нас лежит книжечка – это Григорий купил нам брошюру с материалами, круто замешанными на идеологии.
Во время перемены ребята возились в коридоре и Саша Красильщиков, зацепившись, разорвал сзади брюки, – слышен хохот. Весёлый, придерживая лоскут на брюках, он, чуть потеснив Григория, ворвался в класс. Бочком, бочком, слегка пригнувшись, с журналом вошёл и наш Григорий.
Сашка хватает брошюру с парты суёт её в брюки и закрывает прореху сзади. Григорий раскладывает на столе свои книги и делает вид, что не замечает его проделок. Точно – он хитрый лис! Да ещё оглаживает подбородок, покраснел, еле сдерживает улыбку! Он, конечно, видел, как Сашка приладил брошюру к брюкам…
– Так, друзья, начинаем работу с материалами доклада. Кажется, у нас три сообщения? Все готовы?
– Конечно, Григорий Сергеевич! Какие могут быть сомнения! – откликается Сашка Красильщиков и, широко улыбаясь, оглядывает класс. Он, возможно, и в руки не брал книжку, но всё будет в порядке – ведь он слушал учителя на прошлом уроке.
Незатейливый пересказ доклада А.А. Жданова начинает Юра Белкин и рассказывает о пародии на “Евгения Онегина”. Конечно, ни одной строки той пародии, о которой говорит Юра, ни порочных, как говорит в докладе идеологический вождь, повестей Михаила Зощенко, а именно о них начинает своё сообщение Сашка, мы не читали. И легко, бездумно, с чужих слов мы заклеймили всех подряд, а Сашка достал брошюру, что закрывала прореху, и читал цитаты.
– Извините, Григорий Сергеевич,- смахивая улыбку, сказал Сашка — я всё изложил и кладу книжку на место. Может, ещё о “Серапионовых братьях ” рассказать?
– Нет, нет, не надо. С сообщениями выступят Наташа Дардыкина, Галя Юргенсон…А Володя Семашко и Безголова Ида дадут общую оценку их сообщениям.
Григорий стоял у окна красный, сквозь пенсне поглядывал на нас, теребя усы и бородку, которых у него нет. Затем сказал:
– А вас, Красильщиков, я попрошу задержаться после уроков…”
…Заканчивалась третья четверть, и к нам приближалась беда. Занятые собственными делами и переживаниями, мы не увидели, что наш Григорий словно болен, глаза его стали тревожными…
– Света, – увидел он меня в раздевалке. – Поезжайте в Третьяковку без меня. Найдите там нашего экскурсовода. А ваши отчёты покажете мне завтра…Я занят сегодня…
Второй год мы благодаря настоятельным советам Григория Сергеевича занимаемся в Третьяковской галерее, где слушаем курс по истории русского искусства. Уже в прошлом году мы с Аней Авданкиной сдали зачётные работы о картине В.В.Пукирёва “Неравный брак”, эти и сочинения других ребят мы соединяем в общий альбом. В киоске у Третьяковской галереи мы покупали открытки и на больших листах репродукции полюбившихся картин, Григорий учил нас проникать в суть изображения, видеть главный смысл его.
В электричке, решая по пути математические задачки, мы пришли к общему мнению, что у Григория что-то произошло серьёзное или он болен. Он так же как и раньше, бочком входил в класс, пачки тетрадей и книг прижимая к серому вигоневому свитеру, так же оглядывал нас и садился, сгорбившись, к столу5но всё же это было немного иначе, чем раньше: пропала, исчезла живость.
Мы вспомнили, что к нему зачастили районные методисты. Ну и что здесь особенного? Ко всем приходят, а, может, они у него учатся? Ведь недавно закончилась война, пришла молодёжь в школы…Однако Григорий терялся на уроке, объяснял отрывисто, даже неуверенно, поглядывая на инспектора, который примостился сзади нас, а тот писал и писал в своей толстой тетради.
Заканчиваются уроки, убегают ребята, Григорий Сергеевич идёт в свою небольшую комнатку при школе. Его окно долго светится в темноте вечера.
Да, определённо Григорий Сергеевич болен: на уроке от волнения он не смог найти корень в слове…Он начал спорить с Володей Снегирёвым, стоявшим у доски, и вдруг понял, что не прав…
Недели через две проверка его работы, кажется, закончилась. Недочёты в его уроках легко поправимы…Но что же его тяготит? Пролетели выпускные экзамены, в зале Дворца культуры ЦАГИ нам вручили аттестаты…Григорий Сергеевич всё время был с нами, говорил о летней поездке к родственникам…И вдруг молва: его отстранили от работы в нашей школе. Убегали дни, его дома не было.
Мы выбрали институты, сидели за учебниками, готовясь к экзаменам, ездили на консультации, пропадали в читалках. Встречаясь в электричке, обменивались новостями…Узнали: на конец июля назначен суд с обвинениями Григория Сергеевича.
Дни стояли душные, жаркие, давно не было дождя. Во дворе кирпичного дома недалеко от аптеки пыльный ветер крутил мусор и сухие листъя. Через этот двор, сокращая путь к школе, каждое утро мы бежали в школу, не зная, что в этом здании, в его полуподвале, заседает народный суд.
Сейчас у входа стояли люди. Небольшой зал суда был переполнен, ребята, что учились у Григория Сергеевича, и кто только видел его издали, их родители и учителя старались поудобнее разместиться в ‘тесной комнате, но это было нелегко сделать.
Заседание началось.
Витя Каплан пришёл в зал с фотоаппаратом, но при первых же съёмках милиционер выхватил у него аппарат, да и самого его выталкивал в коридор. Ребята тянули Витьку назад, и небольшая кутерьма в зале кончилась перезвоном судейского колокольчика и, наконец, объявлением перерыва.
…Так что же всё-таки произошло, о чём шла речь?
Григория Сергеевича обвиняли в том, что дважды он давал подзатыльники мальчишкам, которые заглядывали в класс во время урока. Нарушение учителем этики обсуждалось подробно, искали одного из мальчиков, но не нашли, и тогда зачитали по бумажке его показания. Вспомнили и о другом, он оказался сыном учительницы этой же школы, но говорить отказался. И Любови Ивановне, маме своей, запретил даже подходить к судье: ’’Сам я виноват, понимаешь? Сам!”
Следующее заседание состоялось в нашей родной школе, в актовом зале. Сцена была затянута серебристым занавесом с символом ЦАГИ – пропеллером самолёта.
Да, здесь мы писали экзаменационное сочинение, и паркет был отполирован нашими туфлями…Здесь проходили школьные встречи с А.Фадеевым, А.Твардовским, Б.Полевым – их приглашал для старшеклассников Григорий Сергеевич. В зале ещё висела наша последняя стенгазета “Мы из 1-ой Жуковской”… В распахнутые окна летел влажный ветерок – ночью, наконец, прошла гроза.
Дело явно затягивалось, и настроение в зале накалилось более, чем вчера. Витька Каплан преподнёс от своего класса букеты цветов адвокату и Григорию Сергеевичу. Кто-то из родителей в защиту его зачитал письмо учёных ЦАГИ, дети которых учились у Григория Сергеевича.
Наконец, зачитали приговор: не лишая права преподавания, его переводили в другую школу.
В течение процесса Григорий внешне был спокоен, даже безучастен, но не равнодушен. Да такого и быть не могло: он, самолюбивый, умный, глубоко образованный, переживал всё происходящее. На некоторые слова прокурора, например – о пропущенных ошибках в тетрадях или о преклонении его перед культурой Запада – он только скривил губы. Сидел не роняя слов, не двигаясь, положив руки на колени, и только дрожь их выдавали его волнение, обиду и боль. Кажется, его задели только те фразы, в которых прокурор зацепил вопрос об образовании Григория Сергеевича: после Первой мировой войны он, бывший артиллерист, закончил семинарию. Духовную семинарию. Но в старой России там готовили и учителей для народных школ…Разве прокурор не знает об этом? Да есть люди во главе партии, которых не обошла духовная семинария…
Цветы ребят остались на школьной скамье, они увяли и поникли.
Прошло недели три.
Вечером постучали в дверь, кто-то на крылечке стряхивал с ботинок воду: несколько дней шёл дождь.
– Свет, к тебе дон Собольеро! – позвала меня Таня, моя соседка и подружка.
Вошёл Володя Соболев – продрог в холодном тумане, руки красные, в коротком влажном пальто, капли дождя на светлом чубчике.
– Не поздно?
– Заходи, заходи, Володя! Чаю налить? Мы с мамой как раз собираемся пить чай!
– Нет, спасибо! Я на минутку, еду из института, – Володя присел на табурет у двери, смотрит на мокрые ботинки. – Слушай, Светик, завтра уезжает Григорий. Навсегда. Мы решили помочь ему снести вниз вещи и книги. Сегодня ребята связывают их, у него сегодня там Сашка, Юра, Марк, Эрик. . .Утром прибежит Лёвчик…В общем хотим с ним попрощаться и проводить…Придёшь?
– Конечно! Всё брошу в институте и приеду! В три? Четыре?
– Лучше пораньше. Он ведь может уехать, когда захочет. Но мы узнал и, что ему машину из ЦАГИ дадут к трём!
– Володя – спросила моя мама, – ты куда поступил?
– В радиотехнический! Нравится, только далеко ездить, на рассвете вставать приходится! Раньше-то хорошо было, рядом со школой, а теперь… – смеётся. Убежал.
– А почему вы его так зовёте: дон Собольеро? спрашивает Таня. Она проводила его, закрыла дверь и вернулась к нам.
– Да на новогоднем вечере…встречали 1946 год…в школе он получил главный приз: Володя гордо вошёл в костюме испанского гранда – широкополая шляпа с перьями, кружевной воротник, чёрная накидка, ботфорты, шпага…Да ещё усы! Все как увидели его – ахнули, до того хорош! Вот и назвали его – дон Собольеро.
– Да, – мама курила, представляя, наверное, проводы Григория. – Всё-таки уезжает…Предложили работу в Воскресенске?
– Там у него живёт сестра…Она подыскала ему комнату, – сказала Таня.
– Любил он вас. Жаль его…Ты, Светочка, не опоздай завтра, проводи, а то всю жизнь жалеть будешь! “Съели” его…
…В школе шла вторая смена, было тихо. У боковой двери стоял старый “Виллис”, хорошо потрёпанный на фронтовых дорогах. Жизнерадостный, с добрыми голубыми глазами Марик Шполянский, улыбчивый Володя Снегирёв, всегда в своих раздумьях Саша Николаев, прыгая через лужи, носили связки книг, Юра Белкин, Сашка Красильщиков с Володей Субботиным плотно укладывали их на сиденья машины.
– Привет всем! – и я поднялась на второй этаж в комнатку Григория Сергеевича. Вещей нет, только книги…Немного растерянный Григорий принёс чайник с кипятком, на столе с потёртой клеёнкой лежали сушки. Девчата в стаканы кидали кубики американского растворимого кофе. Какие славные у нас девчата – Ида, Галя, Наташа, Лида, все, кто мог, прибежали проводить Григория.
– Я хотел уехать, чтобы никто не знал, потихоньку, – бормотал он и разливал кипяток. – А вы всё равно узнали и пришли…
– Григорий Сергеевич, там столько книг, уже полная машина! – возбуждённо кричал. вбегая с улицы, Марик, приглаживая жёлтые кудри.
Огляделся:
– Григорий Сергеевич, а помните, когда мы в Шевлягине на морковке работали, дёргали её, бабушка-хозяйка угощала вас лесным чаем? Вот уж действительно запах был, на всю избу пахло!
– Да, вы тогда в 9-ом учились? Уже стояла поздняя осень, снег запорошил дороги, а, нас послали на уборку. “Борьба за послевоенный урожай” – так называлась эта работа в поле, – вспоминает Григорий. – Дождь, снег, а вы с утра в бороздах возитесь…Темно… Я тогда заболел. спину застудил, вы одни остались, и все работали, никто без меня не уехал. Я это хорошо запомнил: вам можно доверять.
– И, главное, ни одного колхозника нет в поле! Мы у бригадира спрашиваем: где ваши -то работники? А он только руками разводит, мол, не знаю. А морковь уродилась отменная! – говорит -Валя Никулин.- И дал он Валерке Михайлову и мне вилы, мы с ним рыхлили, сколько могли, борозды, под корень старались. Ну, а девчата – за нами вытаскивали морковь за хвосты! А дождь со снегом так и лил все дни…
– Но мне помнится, Лида Иванова – улыбается лучистыми голубыми глазами, – что самыми противными были не дождь и не снег. Самое противное – когда морковка забивалась под ногти, больно, кровь течёт. И всё равно утром шли в поле. Мы с тобою, Светик, у печки спали!
– Да, да, помню, Лида! Соломы нам бабка положила, а мы поближе её к печке сдвинем и греемся…Ногти лечили уже дома, целый месяц чем-то мазали пальцы, мама из госпиталя приносила мазь в чайной ложечке…Да всё равно было весело на душе: и война кончилась, и класс хороший!
– Ребята, а помните – мы ведь песню сочинили о нас в колхозе, о дождике и о морковке! Кто слова-то помнит?
Грызём сушки, сбегали в школьную столовую за кипятком, бросаем в стаканы кубики кофе…Видится мне: вечерами к нам в избу приходят наши ребята, хозяйка их не прогоняла, а мы болтали, смеялись, всех веселил Валерка Михайлов. Хороший парень! Жаль, что уехал в Ленинград, поступил там в Высшее мореходное…Теперь скоро не увидимся…Да, а тогда – смешливый, добрый, он брал Лидины распухшие пальцы со сломанными ногтями и гладил её руки.
– Я вот слушаю вас, – говорит Сашка Красильшиков, – и непонимание о чём это вы вспоминаете? Я этого вообще не знаю – Шевлягино, снег. ..морковка!
– А тебя, Саша, с нами не было, – сказал Григорий Сергеевич. – Той осенью от школы ты поехал на Урал на первые после войны спортивные тренировки. Готовили московскую молодёжь для соревнований, там их и провели, на Урале.
– Да, теперь понял: на Урале мы на лыжах уже бегали, а вас и тут снег достал, из-под снега морковку таскали!
– Мы возвратились из колхоза недели через две, приходим в школу…- рассказывает Надя Иванова. – А на двери нашего 9-Б кнопкой держится голубенькая телеграмма из Свердловска. Таня Миль читает громко: “Жуковский Московской области, школа № I, 9-Б классу. ПРИШЁЛ, УВИДЕЛ, ПОБЕДИЛ. Красильшиков”
Читаем, радуемся, смеёмся, а тут вы, Григорий Сергеевич, зашли в класс.
– Мы вам прочитали текст, вы головой покрутили и говорите немного сердито: “Тоже мне Цезарь нашёлся. Учиться пора, где он там застрял? “Помните, ребята, так было, да? – улыбается Юра Белкин,- Вы ещё добавили: “Вэни, види. вици”, так звучит на великой латыни!
Все смеются, и Саша тоже смеётся:
– А что, неплохо звучит! Надо сделать их девизом своей жизни, так ведь, Григорий Сергеевич? ребята, надо учить латынь – слова, как металл звучат! Я помню, вы нам наизусть читали латинские вирши…
– Да…Но пора ехать…До Воскресенска, я думаю, км 80…
Настроение сразу угасло.
Отнесли в школьный буфет стаканы и чайник, собрали старые газеты и мусор, оглядели чистую комнату – полный порядок. Присели на дорожку – ребята на подоконник и на корточки, Григорий на табуретку. Последние слова…
У “Виллиса” стояли Витольд Францевич, Александр Александрович, Павел Васильевич, Ольга Адамовна с Николаем Павловичем, Лев Самойлович, Михаил Иванович…Кто-то ешё подошел, всё наши учителя. В школьном сквере собрались ребята. Долго пришлось им ждать…
– Адрес не забудьте прислать, как обещали! – сказал дон Собольеро.
– Мы навестим Вас, Григорий Сергеевич! В первые же каникулы!
– Да, да – ответил Григорий и втиснулся в машину, придерживая перевязанные пачки книг.
– Не пришлёт, – тихо сказал Саша Николаев.- А кто поможет ему сгрузить и перенести вещи? Машина переполнена книгами…
В студенческие каникулы с наступлением тепла Эрик Балдин, Володя Субботин, Вадик Альхимович навестили Григория, Разыскав в Воскресенске своего учителя. На пожелтевшей фотокарточке – весёлые ребята у велосипедов, и рядом он. Через несколько лет – радость: в “Учительской газете” опубликован Указ Правительства о награждении орденом Ленина за выслугу лет на педагогической работе нашего классного руководителя и учителя РОЗОВА Григория Сергеевича.
Много лет ведя уроки литературы, мне хотелось в чём-то быть похожей на Григория: так же, как он, не торопясь, останавливаясь на важном, рассказывать о писателе и его времени. Своим ученикам в школах на Сахалине и Северном Урале я часто говорила о нашем учителе. И он вставал передо мной высокой личностью, живым образом, на которые трудно быть похожими – конечно, следует оставаться всегда самим собой, так бы сказал Григорий Сергеевич”
Награды:
- Орден Ленина
Ссылки:
- Воспоминания Гордой С.В.
- Автобиография Розова Г.С.